Восточные и западные типы культур

Скачать работу - Восточные и западные типы культур

Восточный мессианизм - исторически сложившиеся принцип и практика спасительной для мира миссии Востока, которые основаны на убеждении в культурном превосходстве.

Азиатчина - понятие, символизирующее инфантильность и отсталость культуры и цивилизации в сопоставлении с идеализированным Западом, как априорным критерием оценки. СУЩНОСТЬ И СТРУКТУРА ПРОБЛЕМЫ На исходе XX столетия рухнула тотальная мифологема об 'основном противоречии современной эпохи - между капитализмом и социализмом' и выявились действительно глобальные разломы: радикальные технологические прорывы одних народов и архаика образа жизни других; реформаторский активизм творческих элит и летаргический сон молчаливого большинства; закат имперских сверхдержав и восход новых наций-государств; мутация привычных идеалов в идолов и прежних идолов - в новые символы веры; крах традиционных ценностей и родовые муки новых, с которыми человечество вступит в третье тысячелетие. Все это - различные ипостаси невидимого противоборства двух 'осевых' способов жизнеустройства современного человека, символически определяемых как 'Запад' и 'Восток' - не в связи с географической 'пропиской', но в качестве целостных культурно-цивилизационных комплексов.

Существует устойчивая версия их основных признаков как антиподов: Западэто царство материализма, практицизма и рационализма, а Восток - обитель идеализма, духовности и иррационализма. Запад обязан своими достижениями неограниченному активизму, господству деятельного принципа, Восток же созерцателен и пассивен. Запад зиждется на индивидуализме, личностном начале, свободе и демократии, а Восток - на коллективизме, общинном начале и его тоталитарном детище-монстре. 'Всякий русский - милейший человек, - писал Р. Киплинг. - ...Как азиат он очарователен. И лишь когда он настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, к самому восточному из западных, превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело'. 'Запад есть Запад, Восток есть Восток' - с фатализмом констатировал писатель.

Накануне первой мировой войны Вильгельм II в речи 'О сущности культуры!' (ее автором был известный этнограф Л. Флобениус) заявил, что всемирная история - это история 'вечной борьбы' между западной цивилизацией, основанной на рациональном расчете, и восточной культурой, питаемой 'непостижимыми метафизическими истоками'. К. Ясперс выделяет три принципа, которые определяют человека западного мира в отличие от восточного: 'рациональность, основанная на греческой науке, ...исчисляе-мость и господство техники, ...вплоть до рационализации всей деятельности... субъективность самобытия... то, что мы называем личностью, сложилось в таком облике в ходе развития человека на Западе и с самого начала было связано с рациональностью «качестве ее коррелята... в отличие, от восточного восприятия мира... Запад воспринимает мир как фактическую действительность во времени. Лишь в мире, а не вне его, он обретает уверенность в себе.

Самобытие и рациональность становятся для него источником, из которого он безошибочно познает мир и пытается господствовать над ним'. Такие обобщения отражают как действительно 'лица необщее выраженье' западного и восточного культурно-цивилизационных комплексов, так и характерную для всех осевых культур тенденцию к нарциссизму и мессианизму, самолюбованию и господству. В этом смысле Запад и Восток равным образом могут заявить: 'Сочтемся славою'. Культ Запада как не только нормальной, но идеальной модели жизнеустройства сложился еще в средневековой Европе и воплощался в европоцентристской модели Respublica cristiana - незримого, но реального объединения христианских народов и государств, которое противопоставляло себя всему остальному 'языческому' миру.

Крестовые походы, движимые вполне меркантильными потребностями, как и покорение Индии и Америки, освящались 'правом' более высокой цивилизации на контроль за 'неполноценными'. Позднее Ж.-Ж. Руссо заметил: 'Весь мир состоит из множества обществ, о которых мы знаем только понаслышке. Тем не менее, мы по-дилетантски выносим суждение относительно всего человечества'. Мыслитель предлагал 'увидеть новые миры и благодаря этому лучше понять общество, в котором живем сами'. Но это были, как заметил Ф. Ницше, 'преждевременные мысли'. Еще герой 'Персидских писем' Ш. Монтескье недоумевал, 'как можно быть персом'. XX век преподал Западу немало поучительных и порой трагических уроков, но, очевидно, для него нарциссизм и мессианизм - это то же, что и горб для верблюда. Американский социолог Э. Гидденс отмечает сложность избавления 'от явного или подспудного убеждения в том, что образ жизни, получивший распространение на Западе, в чем-то превосходит образ жизни других культур. Такое убеждение обусловлено распространением западного капитализма, повлекшим за собой притеснение и уничтожение большинства других культур, с которыми капитализм вступал во взаимодействие. Идеи социального превосходства получили свое дальнейшее конкретное воплощение и в работах многих мыслителей, пытавшихся втиснуть историю человеческого общества в схемы социальной эволюции, где в качестве критерия эволюции имеется в виду способность различных типов общества контролировать или подчинять себе окружающий их материальный мир... Нет никаких сомнений в том, что такое отношение глубоко укоренено в западной культуре.

Характерно оно и для других обществ.

Однако на Западе убеждение в собственном превосходстве является выражением и оправданием жадного поглощения индустриальным капитализмом других форм жизни.

Следует четко понимать, что было бы ошибкой отождествлять экономическую и военную мощь западных стран, позволившую им занять ведущие позиции в мире, с вершиной эволюционного развития общества. Столь ярко проявляющаяся на Западе оценка уровня развития общества исключительно на основе критерия материального производства сама по себе представляет собой аномальное явление, если сравнивать ее с установками других культур'. Американский социолог Н.Дж.

Смелзер выразительно суммирует такую позицию: 'С нашей точки зрения западный образ жизни представляется правильным, а незападный - странным и варварским'. Еще в первой половине XX столетия такая точка зрения традиционно была европоцентристской.

Однако 'закат Европы', перемещение центра западной цивилизации за океан переформулировали мессианизм, и теперь уже Европа сеет то, что пожала. Как и большинство европейцев, французский социолог П. Бурдье выражает недовольство 'крайним и потому карикатурным выражением куда более коварных форм навязывания чужой истории через язык и культуру, но также и через предметы, институции, моду (следовало бы проанализировать под этим углом зрения наиболее скрытые каналы распространения американского империализма)'. Однако, если иной мир с высоты Эмпайр-билдинга кажется 'странным и варварским', то парадоксальным образом одна из 'странностей' восточных 'варваров' заключается в том, что они довольно рано заговорили о 'Москве - третьем Риме', о русском народе - 'богоносце', о 'свете с Востока'. Идея всемирной победы коммунизма была одной из ипостасей восточного мессианизма. Тем не менее, реальная проблема: 'Запад есть Запад, Восток есть Восток' - остается, и требуется выявить основные причины ее непреходящего и фундаментального характера.

Первая из таких причин заключается в неравномерности эволюции различных регионов мира, обусловленной многообразием неповторимых факторов. Но если бы проблема была только в этом, то это было бы лишь подтверждением бессознательного европоцентризма К. Маркса, для которого 'страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего'. Вместе с тем известно, что он признавал и нелинейный характер общественного развития, выразив такое понимание в понятии 'азиатский способ производства'. Очевидно, ключ к проблеме - в признании не только общечеловеческих тенденций развития, но и потребности и способности его субъектов реализовать их в различных формах деятельности, не совпадающих культурно-цивилизационных комплексах. В этом - их историческое право быть 'своим другим' мирового процесса, но никак не довод для определения одних как 'высших' а других - как 'низших'. Вторая причина производна от первой и заключается в универсальности содержания ценностей и смыслов осевых культур Запада и Востока. Но различия между ними обусловливают мессианизм - духовную экспансию в мир иной культуры. 'Удовлетворение, которое идеал дарит участникам культуры, - писал 3. Фрейд, - имеет нарциссическую природу, оно покоится на гордости от уже достигнутых успехов. Для своей полноты оно требует сравнения с другими культурами, ринувшимися к другим достижениям и сформировавшими другие идеалы. В силу таких различий каждая культура присваивает себе право презирать другие. Таким путем культурные идеалы становятся поводом к размежеванию и вражде между различными культурными регионами, что все более отчетливо наблюдается между нациями'. Нельзя, очевидно, сбрасывать со счетов и сознательной утилизации мессианизма в многовековой борьбе мировых геополитических центров. Если Вильгельм II оправдывал войну с Россией извечным конфликтом западной цивилизации и восточной культуры, то сегодня, когда с падением советско-коммунистического центра силы распался двухполярный мир, западный мессианизм является квазикультурной формой заполнения вакуума и торжества навязываемой им цивилизационной модели.

Однако новоявленным творцам и технологам аншлюса на Восток придется убедиться в том, что подлинное величие Запада и Востока как в их действительной уникальности, так и в самовыражении родовой, общечеловеческой сущности, зарождении и развитии на Западе отмеченных выше тенденций 'восточного' типа и наоборот, а также в их исторически перманентном взаимовлиянии. 'ЗАПАД' КАК 'ВОСТОК', ИЛИ 'АЗИАТЧИНА' В ЗАПАДНОЙ ТРАДИЦИИ И СОВРЕМЕННОСТИ 'Материализм' Запада, в библейских терминах - примат 'дольнего' мира над 'горним', 'тварных' потребностей над ценностями человекотворчества - такая же достоверность, как и его рационализм. Это позволило создать высокоэффективную современную цивилизацию, общество массового потребления, обустроить среднестатического человека 'здесь и сейчас', хотя и реально для различных социальных групп - весьма по-разному. Эти результаты хорошо известны и во многом поучительны. Тем не менее, в основе действительно кардинальных прорывов в научно-технической области - не до конца продуманный и оцененный парадокс: парадигмы решительно всего, что на Западе является рациональным, возникали, развивались и сменяли друг друга иррациональным путем, благодаря пока рационально не объясненной творческой интуиции.

Авторитетных свидетельств тому достаточно много. Один из пионеров революции в естествознании XX столетия Л. де Бройль писал: 'При внимательном исследовании этого вопроса как раз эти элементы имеют важное значение для прогресса науки. Я, в частности, имею в виду такие сугубо личные способности, столь разные у разных людей, как воображение и интуиция.

Воображение, позволяющее нам сразу представить себе часть физической картины мира в виде наглядной картины, ...интуиция, неожиданно раскрывающаяся нам в каком-то внутреннем прозрении, не имеющим ничего общего с тяжеловестным силлогизмом... глубины реальности являются возможностями, органически присущими человеческому уму; они играли и повседневно играют существенную роль в создании науки'. Известно также, что выдающийся физик Н. Бор считал плодотворными в науке именно 'сумасшедшие идеи', выходящие за пределы 'тяжеловесных' рациональных силлогизмов. С точки зрения А. Эйнштейна, к познанию фундаментальных законов бытия 'ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция'. Но и Н. Бердяев утверждал, что 'творческий акт непосредственно пребывает в бытии', и к нему 'нельзя прийти ни логическим, ни эволюционным путем'. Это не означает отсутствия связи между рациональным и иррациональным. Но когда рационализм становится цивилизационным кредо - 'материализмом' в форме гедонизма - философии и практики комфортной жизни, с ними происходят отнюдь не чудесные превращения.

Материализм и рационализм 'Запада' - такая же достоверность, как и устойчивая идеалистическая традиция в его научной, нравственной, эстетической, религиозной и философской культуре. Во многом иррационален характер творчества титанов античной культуры, средневековья, Возрождения и Просвещения, современности.

Однако и традиционный западный материализм - далеко не всегда добродетель, и нередко представляет собою убогую самодостаточность гедонизма, равнодушие к 'горнему' миру человеческих ценностей и смыслов.

Действительно плодотворным является материализм, освященный высоким духовным смыслом, и такой смысл всегда вырастал как из самой западной действительности, так и является следствием освоения 'восточных' влияний, которые ассимилировались Западом.

Западный практицизм, воплощенный в фаустовском духе неограниченного активизма, - также реальность. Со все большей очевидностью она выявилась на пороге Нового времени, начиная с 'эпохи штурма и натиска', и в полном объеме предстала в современной западной динамике. Дело ради дела, пассионарная энергетика внешнего обустройства - во многом поучительная ипостась западного образа жизни. Но не только в позитивном смысле конструирования и воспроизводства современной цивилизации.

Парадокс в том, что неограниченный активизм обнаруживает и свои негативные последствия по мере достигаемых им триумфов.

Главное в этом негативе — утрата человекотворческого смысла деятельности, превращение человека в стандартизированный товар, функцию рыночного Левиафана, т.е. уничтожение самоценности и уникальности личности.

Вместе с тем такая тенденция с ее противоречивыми последствиями - не единственная в западном способе жизнедеятельности. Ему всегда была присуща и созерцательность.

Нередко - это принципиальная жизненная позиция, включая пассивное неприятие господствующих социокультурных ценностей и технологий, 'Великий отказ' от сопричастности к 'безумному, безумному миру'. Самооценка 'Запада' как колыбели, бастиона и 'вечного двигателя' свободы личности и демократии во многом объясняется потребностями идеологического обеспечения вестернизации современного мира. В такой рефлексии есть реальное основание - зарождение и развитие демократии, ее сравнительно поздний и отнюдь не идиллический симбиоз с индивидуализмом и либерализмом - все это именно 'Запад'. Иное дело - их реальный и конкретно-исторический смысл и контекст.

Индивидуализм никогда не выступал как самодостаточный и тем более доминирующий субстрат общества. В западной реальности - от античных до современных либеральных демократий - именно общность, принадлежность гражданина к полису или индивида к страте - является системообразующей и авторитарной по существу максимой. Но 'Запад' - это не только более или менее авторитаризм, но и периодически настигающий его 'командор' тоталитаризма. Дыбы инквизиции, Варфоломеевская ночь, якобинская гильотина, нацистский Зверь в центре 'старой, доброй' Европы - это плоды не экспансии 'восточного' деспотизма, а катастрофичной неспособности Запада к разрешению назревших противоречий.

Кстати, преодолеть последний тоталитарный синдром оказалось возможным только вместе с 'Востоком'. 'ВОСТОК' КАК 'ЗАПАД', ИЛИ ЗРЕЛОСТЬ ВОСТОЧНОЙ ТРАДИЦИИ И СОВРЕМЕННОСТИ Пока Запад проходил приготовительные классы цивилизации, великие восточные культуры уже достигли впечатляющих результатов. В древней Японии первая всенародная перепись населения была проведена в 86-м году до н.э., т.е. почти на два тысячелетия раньше, чем в западных странах и затем повторялась каждые шесть лет. Для сравнения, в Англии первая перепись проведена только в 1801 году.

Регулярная почта возникла в Японии в 202 году н.э.

Японское Возрождение состоялось уже в VII - VIII вв., за тысячу лет до европейского.

Любопытно, что известный путешественник Марко Поло, посетивший страну в 1250 году, резюмировал, что 'японцы - это цивилизованный и хорошо одаренный народ'. Совершенно несоизмеримыми с Западом были достижения средневекового Китая. Уже в XI в. здесь выплавлялось 125 тысяч тонн металла, т.е. примерно столько же, сколько на семь столетий позже в Англии. Здесь было изобретено книгопечатание и создавались крупные библиотеки. В Х V в. Китай был не только самой большой, но и самой мощной державой в мире.

Страна располагала многочисленным населением, миллионной армией, морским флотом в 1350 кораблей, из них 400 - 'плавающих крепостей', плодородными землями, ирригационными сооружениями. Этих штрихов к портрету традиционного Востока, вероятно, достаточно, чтобы обнаружить парадокс: с одной стороны, известное тяготение к созерцательности и духовности, с другой - очевидная практическая пассионарность.

Восток - действительно 'дело тонкое', наделяющее привычные западному человеку ценности иным смыслом. В противоположность неограниченному активизму, здесь издревле культивируется мудрость такого созерцания, которое означает постижение законов внешнего и внутреннего мира человека и реализацию органичной им практики. Такая мудрость не сразу сформировалась в России, и этот процесс до сих пор не завершен. Она всегда мучительно и амбивалентно осознавала свою геополитическую и социокультурную идентичность и нередко продвигалась по пути развития 'догоняющего' типа (догоняющая Восток по интенсивности тоталитарных политических структур и Запад - по размаху индустриальной цивилизации). Россия переживала пассионарные периоды своей истории лишь тогда, когда она решалась быть собою, по Н. Бердяеву, не Западом и не Востоком, а европейским культурно-цивилизационным комплексом на евразийском континенте.

Цивилизационная динамика России в конце XIX -начале XX столетий во многом совпала с такой оценкой. В 1894 году население России составляло 122 млн. жителей.

Накануне первой мировой войны, т.е. двадцать лет спустя, оно увеличилось на 60 млн. и возросло до 182 млн., т.е. возрастало на 2,4 млн. в год. В период между 1890 г . и 1913г. российская промышленность увеличила свою производительность в 4 раза. Перед первой мировой войной количество вновь учреждавшихся акционерных обществ за четыре года возросло на 13 %, а вложенный в них капитал в 4 раза. В 1880-1917 гг. было построено 58 251 км железных дорог, т.е. 1574 км в год. В финансовой области наблюдалось устойчивое превышение доходов над расходами - 30 млн. рублей без увеличения налогового бремени.

Законом 1896 года была введена золотая валюта.

Государственному банку было предоставлено право выпускать 300 млн. рублей кредитными билетами, не обеспеченными золотым запасом. Но правительство не воспользовалось этим правом, а, напротив, на 100 % обеспечило бумажное обращение золотой наличностью.

Стабильное финансовое положение позволило довести бюджет народного образования до колоссальной цифры -0,5 млрд. рублей золотом.

Ежегодный темп роста этого бюджета составлял 28 %. С 1908 года законом было введено обязательное обучение.

Наблюдая такую экспоненту, экономист Э. Сэй высказал прогноз: 'Если у больших европейских наций события между 1912 годом и 50-ми годами будут протекать так же, как они развивались между 1900 годом и 1912 годом, то к середине XX века Россия станет выше всех в Европе как в отношении политическом, так и в области финансово-экономической'. Итак, устойчивый, безотносительный к этапам исторической эволюции, активизм Востока, социокулътурный вектор его цивилизационных прорывов.

Какова их цена! Утрата человеком свободы, растворение в коллективе и даже Гулаг? Если это - вся правда, то откуда эта ментальная отзывчивость на зов свободы? 'Неверно, - отмечает Д. Лихачев, - утверждение о том, что тонкий слой интеллигенции находился на массиве, безразличном к культуре. В России-то как раз идеологические течения и искания охватывали весь народ... Что такое завоевание Сибири, поход Ермака? Это поиски свободы... освоение Севера монастырями - это опять уход от государственности. И от городов, кстати сказать.

Интересно, что книжная культура всего мира всегда сосредотачивалась в городах, а в России - в лесах: Киевско-Печорский монастырь, Троице-Сергиева лавра... крестьяне, перебираясь в Сибирь, брали с собой духовные книги, рукописи... Вообще вся русская литература, особенно древняя, мировоззренческая'. Отнюдь не прозападные, 'почвенные' идеи свободы личности характерны не только для 'тонкого слоя' сменовеховской интеллигенции. Ими все более было отмечено мировидение политической элиты России. П. Столыпин требовал не подражать Западу, а 'считаться с психологией народа, тяготеющего к личной, а не общинной собственности... Нам не занимать ни философии свободы, ни практики борьбы за нее. Иное дело - формы ее реализации. В отличие от Запада, который не устает искать баланс между индивидуализмом и авторитаризмом, все более склоняясь ко второму, образ жизни восточных народов по преимуществу основан на так называемом 'азиатском способе производства', основанном на неустойчивом балансе авторитарных и тоталитарных форм.

Исторический спор между осевыми культурно-цивилизационными комплексами искажает не констатация этих архетипов, а их непрофессиональное или тенденциозное отождествление, непонимание, говоря словами А. Солженицына, что авторитарный волкодав прав, а тоталитарный людоед - нет, наконец, решительное отсутствие парадокса в синтезе демократии как технологии власти (и только!) как с либерализмом, так и с авторитаризмом и даже с тоталитаризмом (к примеру, сталинская конституция). Но если по Б. Спинозе 'не плакать, не смеяться, а понять', то реальная проблема в том, чтобы выявить, существует ли адекватный способ синтеза индивидуального и общественного характера труда, персонификации и социализации общественной жизни, в конечном счете, личной свободы и социальной ответственности. В отличие от зарубежных и отечественных идеологов, у которых одна, но пламенная либерально-демократическая страсть, К. Ясперс предлагает иную - плюралистическую - версию бытия свободы в условиях ее политического дефицита. 'Возникает вопрос, - пишет он, — является ли политическая свобода непременным условием для величия человеческого духа как такового. Перед лицом истории на этот вопрос следует ответить отрицательно. И в условиях политической несвободы оказалась возможной высокая жизнь духа, творчество, глубокие душевные переживания'. На Востоке бытие свободы, как и несвободы, во многом отличается от западного. У него действительно 'особенная стать' - реализация личности в соборных формах, более сложных и напряженных, чем коллективные и тем более общинные формы, как основы свободной духовности.

Современность впервые ставит человечество перед дилеммой: конвергенция или дивергенция культурно-цивилизационных комплексов 'Запад' и 'Восток'. Выбор одной из них в качестве вектора взаимодействия объективно определяется нарастанием центростремительных и центробежных тенденций - к глобализации, интеграции мира и вместе с тем к его дифференциации, усилению разнообразия.

Первая тенденция нашла свое выражение в многообразных концепциях конвергенции как сумме положительных черт осевых культурно-цивилизационных комплексов.

Однако достаточно быстро обнаружился механицизм такого подхода, абсолютизация его общецивилизационных оснований, их индифферентность к органике различных культур.

Опасность такой тенденции - в воспроизводстве на уровне глобальных притязаний традиционного мессианизма осевых культур, их перерождении в миссионерство, в конечном счете, катастрофное для мира.

Вторая тенденция, напротив, тяготеет к абсолютизации самодостаточности локальных или региональных культур. Доведенная до разрыва с общечеловеческими ценностями, она также контрпродуктивна.

Конструктивный подход - в синтезе культурно-цивилизационных комплексов как органическом единстве человеческого рода, вида и индивида, способности различных культур быть открытыми другим, оставаясь собою. Это объективная тенденция к цивилизационному единству в культурном многообразии.

Список литературы: 1. Бердяев Н. Смысл истории. – М., 1990. 2. Бердяев Н. Философия творчества. – Философия творчества, культуры и искусства. Т. 1. – М., 1994. 3. Конрад Н. И. Запад и Восток. – М., 1986. 4. Ерасов Б. С. Культура, религия и цивилизация на Востоке. – М., 1990. 5. Коган М. С., Халтурина Е. Г. Проблема «Запад – Восток» в культурологии. – М., 1994. 6. Розанов В. Религия.

оценка гаража в Брянске
оценка незавершенного строительства в Смоленске
оценка оборудования в Курске